Пётр Киле - Эстетика Ренессанса [Статьи и эссе]

_______________________

© Петр Киле

_______________________

На рубеже XIX - XX веков в России, в условиях смены поколений в передвижничестве и новых веяний в искусстве, связанных с зарождающимся модерном, с оформлением Абрамцевского кружка художников и Русской частной оперы Саввы Мамонтова, а затем Московского Художественного театра, именно Москва занимает ведущее положение в развитии русского искусства, вне официальной государственной политики и идеологии, как было с начала преобразований Петра I, со строительством новой столицы, с ее золотым веком, ныне нами осознанном как Ренессанс в России.

Москва вовсе не выступает как антипод Санкт-Петербурга при всегдашнем соперничестве обеих столиц, но лишь обнаруживает в большей степени коренные особенности русской культуры, тоже преображенной эпохой Возрождения в России, кстати, вне антитез западничества и славянофильства, понятий чисто теоретических и отчасти психологических, поскольку развитие русской жизни и искусства шло в едином русле освободительного движения (в широком смысле слова).

Проявления частной инициативы, вопреки официозу, - вот что ныне характерно. Уже передвижничество было проявлением частной инициативы художников. Это было объединением сформировавшихся художников, но уже Абрамцевский кружок во главе с Мамонтовым становится как бы школой для молодых художников. В этом отношении «Мир искусства» как журнал и одноименное объединение имеет свою историю, столь удивительную, с предысторией, связанной с группой гимназистов из родственных семей.

При этом случилось так, что один любитель изящного, романтик чистой воды, словно вышедший из новелл или романа Гофмана, а зачитывался он им по-немецки, поскольку рос в семье, в которой скрестились корни из Италии, Франции и Германии, Шура Бенуа, запустивши ранее занятия в казенной гимназии, а затем в известной гимназии Мая, был оставлен на второй год в выпускном классе, да с другом его Валечкой Нувелем, и тут их догнал Дима Философов, друг которого Костя Сомов бросил гимназию, как выяснится, чтобы поступить в Академию художеств, - таким-то образом возник круг друзей, с присоединением еще двух гимназистов, которые решили создать Общество самообразования, вполне в духе времени, хотя не без иронии.

Интересы у гимназистов были чисто художественные: живопись, музыка, театр. Однако по окончании гимназии с грехом пополам, Бенуа уже 20 лет, борода обозначилась, - все трое - Бенуа, Дима, Нувель, а также Скалон и Калин, с присоединением к ним Сережи Дягилева, кузена Философова, поступили на юридический факультет Петербургского университета. В это время в кружок друзей изящного приняли Левушку Бакста, ученика Академии художеств, а к Дягилеву лишь приглядывались. Время от времени Шура Бенуа стал видеть на улице солдатика, который норовил избежать с ним встречи.

Это был Костя Сомов, который решил не откладывать службу в армии до окончания Академии художеств и стал совмещать службу и учение, в чем тоже явно не имел успехов, как и в гимназии. Пребывая в таком состоянии, Сомов, разумеется, избегал встреч с Бенуа, который стал студентом, то есть обрел свободу, так они это понимали, а учились и в университете спустя рукава. Шура Бенуа буквально гонялся за солдатиком, как за зайцем, поскольку тот убегал, а затем из чувства жалости стал проявлять внимание, заходил к Сомовым. И с Левушкой Бакстом он подружился скорее из сочувствия, поскольку не было у него пока никаких оснований верить, что они - и Сомов, и Бакст - станут настоящими художниками.

Но круг сложился. Был принят и Сережа Дягилев, приехавший из Перми, провинциал, мечтавший стать певцом, по крайней мере, по родству с Димой Философовым. Друзья деятельно изучали живопись, посещали театры, а больше всячески веселились в гостях, у кого бы из них ни собрались. Между тем произошло знаменательное событие, поначалу для одного Шуры Бенуа. Премьера «Спящей красавицы» Чайковского - это еще в начале 1890 года, еще до окончания гимназии, а в конце года две премьеры - «Князя Игоря» Бородина и «Пиковой дамы» Чайковского.

Бенуа впервые открыл русскую музыку. Он не пропускал ни одного спектакля еще гимназистом, а студентом тем более. Он привлек всех членов своего кружка к постижению музыки Чайковского с клавиром в руках, при этом многие из них могли проигрывать на рояле. Особенно очаровала Бенуа «Пиковая дама», ее музыка оказалась созвучной музыкальной атмосфере Санкт-Петербурга, что он лишь смутно ощущал до этого. С музыкой Чайковского пришло открытие Петербурга. Это умонастроение было ново, но оно-то станет основой эстетики «Мира искусства». 

Но лучше открыть «Мои воспоминания» Александра Бенуа, впервые изданные у нас в 1980 году и тогда же мною прочитанные, при этом я делал выписки, поскольку изучал эпоху рубежа столетий во всех подробностях, да и два больших тома мемуаров художника и историка искусств были принесены из библиотеки. Эти выписки с примечаниями тогда и теперь, сдается мне, в данном случае самый подходящий материал - в жанре заметок на полях. Но это лучше выделить в отдельную статью, а здесь необходимо в общих чертах воспроизвести историю возникновения «Мира искусства», по сути, историю сформирования молодых художников, с прояснением эстетики мирискусников, которые отвращались от передвижничества, но смыкались с отдельными художниками из Абрамцевского кружка, более того, в них-то находя опору.

«Поворот в отношении русской музыки» у Бенуа начинается с его увлечения «Спящей красавицей», по его признанию: «от моего полного ее неведения (и даже какого-то презрения) это увлечение меня привело к восторженному поклонению». Такое предвзятое отношение к русской музыке в то время было распространено довольно широко, что сказалось и на генеральной репетиции, на которой присутствовала публика из истых театралов, критиков, включая государя (Александра  III). Большинству собравшихся музыка Чайковского «показалась «мало мелодичной», слишком сложной и сумбурной, а главное не танцевальной. Ходил даже слух, будто артисты отказывались под нее танцевать, до того она представлялась им непонятной».

«Рассказывали даже, что сидевший в первом ряду кресел (а не в своей боковой ложе) государь не удостоил Чайковского ни единым словом, что он повернулся спиной к Всеволожскому (тогдашнему директору императорских театров) и сразу по окончании балета отправился к выходу». Такое неодобрение царя должно было привести к отставке директора и снятию балета с афиши. На генеральной репецитии присутствовал один из братьев Бенуа, поэтому Шура не отправился на премьеру, не ожидая ничего хорошего. Но на утренник на новогодних каникулах он все же пришел с Димой Философовым.

«И что же, я должен сознаться, что это первое впечатление от «Спящей», если и не было для меня каким-то откровением, то все же я покинул театр с таким чувством, точно я побывал на очень грандиозном пиру». Теперь он не пропускал ни одного спектакля.

«И уже на втором спектакле не зрелище, не танцы, не спектакль, не исполнители меня пленили, а покорила меня музыка, нечто бесконечно близкое, родное, нечто, что я бы назвал своей музыкой. Словом, я влюбился в музыку Чайковского...». Вот так-то.

Далее Бенуа делает замечание, которое существенно важно для понимания эстетики мирискусников, в чем не было и для них ясности. «Кроме того, «Спящей» присуща еще одна черта (ее же я нахожу в «Пиковой даме» и в «Щелкунчике») - это то, что когда-то было нами окрещено уродливым словом «эпошистость» и что, не найдя другого выражения, мы затем называли не менее уродливым словом «пассеизм». Петр Ильич несомненно принадлежал к натурам, для которых прошлое-минувшее не окончательно и навсегда исчезло, а что продолжает как-то жить, сплетаясь с текущей действительностью. Такая черта представляется ценнейшим даром, чем-то вроде благодати; этот дар расширяет рамки жизни и благодаря ему и самое «жало» смерти не представляется столь грозным».

Это не просто способность погружения в прошлые века, любовь к  XVIII веку как во Франции, так и в России у Бенуа, что ценили мирискусники, а черта, присущая музыке Чайковского в равной мере, как и эстетике Ренессанса в Италии, как мы находили, черта, в которой смыкались библейские времена и настоящее, как в мадонне с младенцем, что представлял также просто портрет молодой женщины.

Историческая действительность, воссозданная в «Спящей красавице», приурочена к детству будущего короля Людовика XIV и погружена вместе с тем в сказки Шарля Перро, перед нами миф, что и есть жизнь, по античной эстетике и эстетике Ренессанса, - у Чайковского по эстетике Ренессанса в России. И именно этой эстетики придерживались Бенуа, Сомов, Бакст, правда, если у Чайковского классика, то у мирискусников романтическое миросозерцание рубежа столетий довлеет, с пристрастием к театру, эротике как  XVIII века, так и Востока в тысячелетиях.